Can I speak frankly?
Отправиться шляться по городу прямо посреди рабочей недели – это святое. Это – бесценное.
Меркурий-покровитель – невысокий худенький юноша с вытисненными крылышками на боках кожаных ботинок, с золотистым значком таких же крылышек на вороте серого пальто – снисходительно усмехается, глядя на людей, по привычке спешащих домой, не на прогулку. А мне – подмигивает: симпатичный, мол, шарфик. Спасибо, я знаю; в честь тебя и твоего дня и повязывала. Серый, как твое пальто – не совсем мой цвет, зато клеверно-зеленый – он и мой, и твой.
С наступлением вечера Темный Архитектор принимается отстраивать весь город заново. Он удлиняет серебристые иглы шпилей на башнях, и закручивает серпантином лесенки вокруг них, и обворачивает кружевными фризовыми лентами карнизы старинных особняков, и вплетает в узоры чугунных оград и балконных решеток пару-тройку новых, и взбивает электрический свет с ноябрьской теменью в сплошную воздушную массу, чтобы вылепить из нее на фасады венки и пышные цветочные букеты, листья дуба и плюща, гербы, строгие лица кариатидам, мышцы атлантам, крылья ангелам – и все это такое хрупкое, невесомое, блистающее призрачной белизной…
Вечерняя Москва – однозначно, город не из гипса и камня, но город из света и теней.
Пробегаю по Спиридоновке мимо особняка Саввы Морозова (ты смотри-ка, даже на прогулках сохраняю этот легкий бегущий шаг). У белых стен торчат остроконечные елки, похожие на черные, полностью прогоревшие оплывшие бугристые свечки. Интересно, проводятся ли там балы, как раньше? В самом деле, если в таких местах – особняк Саввы Морозова на Спиридоновке или Екатерининский дворец в Царицыно – устраивают музеи, то почему нельзя и балы тоже?
Пока голова заполняется грезами о венских вальсах и платьях с пышными подолами и шнурованными корсетами – ноги несут со Спиридоновки на Патриаршие пруды. По пути заворачивают зачем-то в незапертые воротца Малого Козихинского – а там… Не имею понятия, сколько я простояла там просто так, в малюсеньком дворике, задрав голову. В самом настоящем дворике-колодце. Знаете, что, это ведь вам не обыкновенная занюханная подворотня какая-нибудь – ни много ни мало портал в Петербург. Перенесет вас туда быстрее Сапсана или Ласточки. Не верите мне – проверьте сами. Провалишься вверх тормашками в такой двор-колодец где-нибудь на Большой Садовой или в Малом Козихинском – вынырнешь где-нибудь на Васильевском. Вы так и знайте.
А на Патриарших блестит и разноцветно морщится вода в прудах и хрустит гравий под ногами. Строгие таблички упреждают: «Не ходите по газонам», «Не разбрасывайте мусор», «Не выгуливайте собак». Но забыли, конечно, самое главное: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не заговаривайте с незнакомцами на Патриарших!». Вернее, такая табличка тоже там была, я знаю – и похищалась со своего места она регулярно и безвозвратно. Видимо, следить за ней надоело. И с тех пор кто знает, сколько таких вот непутевых бедолаг, не читавших ни Булгакова, ни таблички, пропало с Патриарших прудов только потому, что они имели несчастье отвечать на вопросы немолодого иностранца в перчатках и с тростью, украшенной набалдашником в виде пуделиной головы…
С тех пор как маэстро Воланд в последний раз посещал Москву, прошло немало времени и мистика Патриарших несколько рассеялась; да и всякие флакончики и тюбики помад с памятного «вечера темной магии» понемногу перекочевали на витрины магазинчиков и бутиков, обступающих пруды… Тем не менее, некоторые странности здесь случаются и по сей день; например, можно так неловко моргнуть, что с тобой на секунду моргнет вся улица близ Патриарших…
А вот в конце их обеих аллей, на мой субъективный взгляд, уместнее бы смотрелся памятник тому же Булгакову, чем Крылову (хоть и ничего не имею против ни его Проказницы Мартышки, ни его Косолапого Мишки – просто… ну… Патриаршие жи). А еще лучше – самому Воланду. Эх, кто кому из них еще создатель, спрашивается… Знаю, что где-то на Земляном Валу целуются Мастер и Маргарита в автомобиле. Знаю, что на Большой Садовой Фагот заигрывающе отставляет локоток, приглашая за него уцепиться, а Бегемот с примусом под мышкой зевает рядышком. Но не знаю ни одного места на земле, где существовал бы такой памятник Воланду.
Ноябрьский вечер отнюдь не теплый. Руки в тонких кожаных перчатках начинают крепко мерзнуть с кончиков пальцев, скоро замерзнут и ноги в кедах, тоже рассчитанных не совсем на ноябрьские прогулки. А мне по-прежнему не хочется нигде останавливаться и греться. Хочется на бегу любоваться крылечками парфюмерных и цветочных лавок, украшенных гроздьями калины и кленовыми листьями, словно бы облитыми карамелью. Хочется подглядывать в низенькие окна цокольных этажей, за работой парикмахерш, маникюрш, официанток и барист. Хочется ребячиться - потрезвонить кнопкой у входной двери, зовущей из квартиры некую «девушку волшебника» или «Шуру и Лёву из Би-2», после чего, конечно, тут же убежать. Хочется и дальше рассекать по улицам и переулочкам, подмерзая, но кружась в блистающей, светской красоте города, которую он, как известно, никогда не надевает на себя днем.
Меркурий-покровитель – невысокий худенький юноша с вытисненными крылышками на боках кожаных ботинок, с золотистым значком таких же крылышек на вороте серого пальто – снисходительно усмехается, глядя на людей, по привычке спешащих домой, не на прогулку. А мне – подмигивает: симпатичный, мол, шарфик. Спасибо, я знаю; в честь тебя и твоего дня и повязывала. Серый, как твое пальто – не совсем мой цвет, зато клеверно-зеленый – он и мой, и твой.
С наступлением вечера Темный Архитектор принимается отстраивать весь город заново. Он удлиняет серебристые иглы шпилей на башнях, и закручивает серпантином лесенки вокруг них, и обворачивает кружевными фризовыми лентами карнизы старинных особняков, и вплетает в узоры чугунных оград и балконных решеток пару-тройку новых, и взбивает электрический свет с ноябрьской теменью в сплошную воздушную массу, чтобы вылепить из нее на фасады венки и пышные цветочные букеты, листья дуба и плюща, гербы, строгие лица кариатидам, мышцы атлантам, крылья ангелам – и все это такое хрупкое, невесомое, блистающее призрачной белизной…
Вечерняя Москва – однозначно, город не из гипса и камня, но город из света и теней.
Пробегаю по Спиридоновке мимо особняка Саввы Морозова (ты смотри-ка, даже на прогулках сохраняю этот легкий бегущий шаг). У белых стен торчат остроконечные елки, похожие на черные, полностью прогоревшие оплывшие бугристые свечки. Интересно, проводятся ли там балы, как раньше? В самом деле, если в таких местах – особняк Саввы Морозова на Спиридоновке или Екатерининский дворец в Царицыно – устраивают музеи, то почему нельзя и балы тоже?
Пока голова заполняется грезами о венских вальсах и платьях с пышными подолами и шнурованными корсетами – ноги несут со Спиридоновки на Патриаршие пруды. По пути заворачивают зачем-то в незапертые воротца Малого Козихинского – а там… Не имею понятия, сколько я простояла там просто так, в малюсеньком дворике, задрав голову. В самом настоящем дворике-колодце. Знаете, что, это ведь вам не обыкновенная занюханная подворотня какая-нибудь – ни много ни мало портал в Петербург. Перенесет вас туда быстрее Сапсана или Ласточки. Не верите мне – проверьте сами. Провалишься вверх тормашками в такой двор-колодец где-нибудь на Большой Садовой или в Малом Козихинском – вынырнешь где-нибудь на Васильевском. Вы так и знайте.
А на Патриарших блестит и разноцветно морщится вода в прудах и хрустит гравий под ногами. Строгие таблички упреждают: «Не ходите по газонам», «Не разбрасывайте мусор», «Не выгуливайте собак». Но забыли, конечно, самое главное: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не заговаривайте с незнакомцами на Патриарших!». Вернее, такая табличка тоже там была, я знаю – и похищалась со своего места она регулярно и безвозвратно. Видимо, следить за ней надоело. И с тех пор кто знает, сколько таких вот непутевых бедолаг, не читавших ни Булгакова, ни таблички, пропало с Патриарших прудов только потому, что они имели несчастье отвечать на вопросы немолодого иностранца в перчатках и с тростью, украшенной набалдашником в виде пуделиной головы…
С тех пор как маэстро Воланд в последний раз посещал Москву, прошло немало времени и мистика Патриарших несколько рассеялась; да и всякие флакончики и тюбики помад с памятного «вечера темной магии» понемногу перекочевали на витрины магазинчиков и бутиков, обступающих пруды… Тем не менее, некоторые странности здесь случаются и по сей день; например, можно так неловко моргнуть, что с тобой на секунду моргнет вся улица близ Патриарших…
А вот в конце их обеих аллей, на мой субъективный взгляд, уместнее бы смотрелся памятник тому же Булгакову, чем Крылову (хоть и ничего не имею против ни его Проказницы Мартышки, ни его Косолапого Мишки – просто… ну… Патриаршие жи). А еще лучше – самому Воланду. Эх, кто кому из них еще создатель, спрашивается… Знаю, что где-то на Земляном Валу целуются Мастер и Маргарита в автомобиле. Знаю, что на Большой Садовой Фагот заигрывающе отставляет локоток, приглашая за него уцепиться, а Бегемот с примусом под мышкой зевает рядышком. Но не знаю ни одного места на земле, где существовал бы такой памятник Воланду.
Ноябрьский вечер отнюдь не теплый. Руки в тонких кожаных перчатках начинают крепко мерзнуть с кончиков пальцев, скоро замерзнут и ноги в кедах, тоже рассчитанных не совсем на ноябрьские прогулки. А мне по-прежнему не хочется нигде останавливаться и греться. Хочется на бегу любоваться крылечками парфюмерных и цветочных лавок, украшенных гроздьями калины и кленовыми листьями, словно бы облитыми карамелью. Хочется подглядывать в низенькие окна цокольных этажей, за работой парикмахерш, маникюрш, официанток и барист. Хочется ребячиться - потрезвонить кнопкой у входной двери, зовущей из квартиры некую «девушку волшебника» или «Шуру и Лёву из Би-2», после чего, конечно, тут же убежать. Хочется и дальше рассекать по улицам и переулочкам, подмерзая, но кружась в блистающей, светской красоте города, которую он, как известно, никогда не надевает на себя днем.