Can I speak frankly?
У Стефы сказочно красивое лицо: с белой, как сахарная глазурь, кожей, длинными загнутыми ресницами, серьезными темными глазами, небольшим ртом, который она и в повседневности всегда красит помадами настолько темных тонов, что издалека все они выглядят одинаково черными, и еще такими точеными чертами, с какими редко кто рождается. Не знаю, я похожих на нее чаще встречаю на картинках или фотографиях, чем в толпе. Будь я парнем такой красивой девушки, как Стефа – моя любовь окончилась бы по-шекспировски трагично; разлетелась бы на свинцовые кусочки в череде дуэлей с последующим самоубийством. Будь я девушкой с лицом как у Стефы – зачахла бы у зеркала, поймав свое отражение в нем, как тот Нарцисс из легенды. Стефа же, что даже удивительно, нисколько не нарциссична, ибо знает, «как такое лицо было сделано». Однажды, сжалившись над моими воздыханиями, она неторопливо и последовательно принялась раскрывать эти секреты и мне: что вот этой и вот этой черточки у нее раньше не было, для того, чтобы они появились, пришлось кольнуть в клинике сюда и сюда; что для такой гладкости и нежности кожи пришлось навсегда забыть о съедобном вкусном мусоре вроде чипсов или сухариков; что для такого цвета лица она ложится и встает по часам, а перед сном кладет маску такой-то фирмы и втирает крем такого-то бренда… ну и все тому подобное.
Стефина работа тоже связана с уходовой косметикой, фотографиями и, как она то называет, с «игрой лицом». Изобразить тысячу разных выражений всеми своими правильными чертами и мускулами за несколько секунд, пока щелкает камера. Так что дожидаться от нее фонтана живых эмоций в дружеском общении – все равно что дожидаться их от мраморной статуи. Эту тонкость она тоже пояснила мне в свое время: «Ты, пожалуйста, не принимай на свой счет, если я мало улыбаюсь или сижу с какой-нибудь постной миной. Просто так сложилось, что эмоциональные реакции для меня – целый труд, часто обременительный. И спасибо, что даешь мне отдохнуть от него хотя бы в общении с тобой».
Нет проблем, и претензий тоже нет. Но иногда, когда у меня случайно получается развести Стефу на какие-нибудь эмоции – я просто сижу и созерцаю целый маленький моноспектакль специально для меня одной. Какой разворачивается, например, сейчас. Место действия – «Интроверт-плейс», реквизит – два напитка: латте с соленой карамелью на основе мисо-пасты для меня и травяной чай с елью, прокопченной дымком Пало Санто для Стефы. Заняли круглый столик, для меня оказавшийся чересчур высоким, на уровне груди, а Стефе в самый раз. Рядом висит блестящее зеркало в барочной золотой раме, на бетонной стене, которую обдирали и обшарпывали, надо полагать, со всем старанием и искусностью. Ходи мы по таким местам чаще и заказывай такие хитровыделанные кофя и чаи чаще – давно бы превратились обе в галимых хипстеров. Но пока до этого перевоплощения далеко. Болтаю о том, как некий малознакомый человек принялся забрасывать меня своими любимыми треками чуть ли не с первых минут знакомства, наслаждаюсь отличным латте и не менее шикарной смесью из шока и отвращения, коя медленно овладевает лицом Стефы. Знаю, до чего она чувствительна к музыке и к ароматам, что в ее случае и запахи, и созвучия нот – дело особенно индивидуальное и деликатное. Навязчивое пихание чужой любимой музыки в свои уши Стефа всегда воспринимала как невиданное, крушащее всякие личные границы хамство – не лучше, чем опрыскивание своих волос и ноздрей чужими парфюмами. В какой-то момент мне становится даже немного жалко ее – и все-таки мой рассказ того стоил.
- И вот кто бы мог подумать, что музыка для этого человечка – в действительности, материя сокровенная, ну такая сокровенная, что на него аж ступор напал, когда я предложила поделиться какими-то чувствами, ассоциациями, связанными с той песней…
Стефа запивает свой шок глотком елового травяного чая, смотрит на меня, выразительно выгнув ресницы, после чего роняет резонный вопрос:
- Зачем?
Отпив еще немного, дополняет его:
- Зачем делиться «сокровенным материями» с человеком, которого ты знаешь отсилы пять минут? И что сложного в том, чтобы описать впечатления от любимой песни?
В ответ пожимаю плечами. Для меня так же, как и для нее, непонятно первое и несложно второе.
Музыка в колонках кафе меняется на что-то знакомое. Прислушиваюсь – Тори Амос же! Песня про Короля Оленей, наполненная мотивами Йоля и противостояния Короля Дуба и Короля Падуба.
И с первыми же клавишными аккордами, тяжелыми и низкими, посреди «Интроверт-плейса» вырастают темные холмы, в которых он постепенно теряется. Сами же холмы зарастают деревьями, едва прикрытыми последними листьями. Земля внизу белесая от инея и ползущего тумана. Ноябрьский сумрак задувает на своем пути сухие тусклые пламечки осиновых и березовых свечек, одно за другим. В стороне сквозь заросли деревьев едва поблескивает река, сейчас – похожая на трещину, затянутую стеклом. Дикие тропы уходят вверх все круче, в земле все чаще проступают синеватые и темно-серые валуны. Некто в темном плаще – предположительно женщина – бежит наравне с легконогим оленьим табуном. Она то и дело окликает кого-то, и я вот-вот расслышу, кого же именно – но начинается снегопад, растаскивающий ее оклики на многочисленные эха-снежинки, начинается метель, заглушающая ее голос. Бурая шерсть на молодых оленях седеет, и вот уже бег продолжают скелеты-мертвецы.
Стефа отставляет чашку с курящимся над ней Пало Санто в сторону, глядит на полки с книгами по живописи и каким-то ползучим растением наверху отсутствующе. Интересно, слышит ли она такой же густой снегопад в песне про Короля Оленей, как и я? А табун – выживает ли он для нее, в конце концов?...
Стефина работа тоже связана с уходовой косметикой, фотографиями и, как она то называет, с «игрой лицом». Изобразить тысячу разных выражений всеми своими правильными чертами и мускулами за несколько секунд, пока щелкает камера. Так что дожидаться от нее фонтана живых эмоций в дружеском общении – все равно что дожидаться их от мраморной статуи. Эту тонкость она тоже пояснила мне в свое время: «Ты, пожалуйста, не принимай на свой счет, если я мало улыбаюсь или сижу с какой-нибудь постной миной. Просто так сложилось, что эмоциональные реакции для меня – целый труд, часто обременительный. И спасибо, что даешь мне отдохнуть от него хотя бы в общении с тобой».
Нет проблем, и претензий тоже нет. Но иногда, когда у меня случайно получается развести Стефу на какие-нибудь эмоции – я просто сижу и созерцаю целый маленький моноспектакль специально для меня одной. Какой разворачивается, например, сейчас. Место действия – «Интроверт-плейс», реквизит – два напитка: латте с соленой карамелью на основе мисо-пасты для меня и травяной чай с елью, прокопченной дымком Пало Санто для Стефы. Заняли круглый столик, для меня оказавшийся чересчур высоким, на уровне груди, а Стефе в самый раз. Рядом висит блестящее зеркало в барочной золотой раме, на бетонной стене, которую обдирали и обшарпывали, надо полагать, со всем старанием и искусностью. Ходи мы по таким местам чаще и заказывай такие хитровыделанные кофя и чаи чаще – давно бы превратились обе в галимых хипстеров. Но пока до этого перевоплощения далеко. Болтаю о том, как некий малознакомый человек принялся забрасывать меня своими любимыми треками чуть ли не с первых минут знакомства, наслаждаюсь отличным латте и не менее шикарной смесью из шока и отвращения, коя медленно овладевает лицом Стефы. Знаю, до чего она чувствительна к музыке и к ароматам, что в ее случае и запахи, и созвучия нот – дело особенно индивидуальное и деликатное. Навязчивое пихание чужой любимой музыки в свои уши Стефа всегда воспринимала как невиданное, крушащее всякие личные границы хамство – не лучше, чем опрыскивание своих волос и ноздрей чужими парфюмами. В какой-то момент мне становится даже немного жалко ее – и все-таки мой рассказ того стоил.
- И вот кто бы мог подумать, что музыка для этого человечка – в действительности, материя сокровенная, ну такая сокровенная, что на него аж ступор напал, когда я предложила поделиться какими-то чувствами, ассоциациями, связанными с той песней…
Стефа запивает свой шок глотком елового травяного чая, смотрит на меня, выразительно выгнув ресницы, после чего роняет резонный вопрос:
- Зачем?
Отпив еще немного, дополняет его:
- Зачем делиться «сокровенным материями» с человеком, которого ты знаешь отсилы пять минут? И что сложного в том, чтобы описать впечатления от любимой песни?
В ответ пожимаю плечами. Для меня так же, как и для нее, непонятно первое и несложно второе.
Музыка в колонках кафе меняется на что-то знакомое. Прислушиваюсь – Тори Амос же! Песня про Короля Оленей, наполненная мотивами Йоля и противостояния Короля Дуба и Короля Падуба.
И с первыми же клавишными аккордами, тяжелыми и низкими, посреди «Интроверт-плейса» вырастают темные холмы, в которых он постепенно теряется. Сами же холмы зарастают деревьями, едва прикрытыми последними листьями. Земля внизу белесая от инея и ползущего тумана. Ноябрьский сумрак задувает на своем пути сухие тусклые пламечки осиновых и березовых свечек, одно за другим. В стороне сквозь заросли деревьев едва поблескивает река, сейчас – похожая на трещину, затянутую стеклом. Дикие тропы уходят вверх все круче, в земле все чаще проступают синеватые и темно-серые валуны. Некто в темном плаще – предположительно женщина – бежит наравне с легконогим оленьим табуном. Она то и дело окликает кого-то, и я вот-вот расслышу, кого же именно – но начинается снегопад, растаскивающий ее оклики на многочисленные эха-снежинки, начинается метель, заглушающая ее голос. Бурая шерсть на молодых оленях седеет, и вот уже бег продолжают скелеты-мертвецы.
Стефа отставляет чашку с курящимся над ней Пало Санто в сторону, глядит на полки с книгами по живописи и каким-то ползучим растением наверху отсутствующе. Интересно, слышит ли она такой же густой снегопад в песне про Короля Оленей, как и я? А табун – выживает ли он для нее, в конце концов?...